Инвестиционный год начался с сенсационного объявления крупнейшей сделки в секторе Life Sciences за десятилетие — Bristol-Myers Squibb (BMS) приобрела компанию Celgene, лидера онкологии и иммунологии, за $74 млрд. С учетом долга размер сделки приближается к $100 млрд

3 января Celgene и BMS подписали юридически обязывающую документацию. Цена акции в рамках сделки составит $102, более 50% премии к цене закрытия предыдущего дня. Инвесторы отреагировали на новость достаточно однозначно: цена на акции Celgene при объявлении выросла на 30%, а цена акции BMS упала почти на 15%. При этом на рынке остаются сомнения относительно реализации сделки — у акций Celgene сохраняется существенный дисконт к окончательной цене сделки (15-20%).

Пока сделка окончательно не завершена, не исключены негативные события: препятствия со стороны надзорных органов, появление другого покупателя на Celgene или другая сделка по покупке самого BMS, которую мог бы предложить условный Pfizer. Впрочем, альтернативные сюжеты представляются маловероятными. Аналитики инвестбанков практически единогласно признают предложение BMS выгодным для акционеров Celgene, хотя оценку в $74 млрд можно посчитать заниженной, ведь всего полтора года назад капитализация Celgene достигала около $120 млрд.

Рост капитализации с $100 млн в год основания до более $100 млрд — это бесспорный успех. Истории и судьбы авторов этой истории успеха, а также их неочевидные стратегические решения складываются в коллекцию ценных бизнес-кейсов. На прошлой неделе в рамках главной биотехнологической конференции JP Morgan Healthcare в Сан-Франциско я переговорил с несколькими ключевыми участниками успеха Celgene по свежим следам и узнал их дальнейшие планы.

«Зеленый» Celgene

История успеха Celgene примечательна тем, что компания сделала несколько крайне спорных ставок, в результате которых ее стоимость выросла от менее $100 млн до более $100 млрд на пике.

Основателем Сelgene является Сол Барер, которому исполнился 71 год. Мы познакомились с ним несколько лет назад как раз в то время, когда он покинул компанию после 25 лет работы в ней, чтобы запускать свои новые стартапы в области биотехнологий. Барер родился в 1947 году в Германии в небогатой семье, которая в 1949 переехала в Нью-Йорк в поисках новых возможностей. В 27 лет он завершил свое образование и в качестве химика устроился на работу в крупную корпорацию. Через 13 лет его компания была поглощена немецким химическим концерном. В рамках той сделки отдел 40-летнего Сола Барера был выделен в непрофильный актив. Так появилась компания Celgene.

Первоначально компанию возглавил бывший председатель совета директоров компании Monsanto. В ее совет директоров также вошли бывшие главы IBM, Merck и банковской группы Chase Manhattan. Celgene готовили к большому успеху в горячем сегодня направлении промышленного биотеха — «зеленых технологиях». Компания вышла на биржу в 1987 году, но была тогда оценена ниже $100 млн.‎ Celgene вела поиск бактерий, способных уничтожать токсичные отходы. Такое направление обещало внушительную прибыль, однако финансовые результаты оказались более чем скромными — в 1988 году продажи Celgene составили всего $2 млн и не росли.

Спустя пять лет после основания Celgene бы‎ла на грани банкротства, бывший глава Monsanto покинул ее, и Сол Барер фактически взял бразды правления в свои руки. Финансовое положение оставалось бесперспективным до тех пор, пока Сол Барер не сделал экстравагантную сделку: взялся за разработку одного из самых одиозных препаратов за всю историю — талидомида.

«Пивот» талидомида: от трагедии к успех‎у

Как инвестора в секторе Life Sciences меня часто спрашивают, возможно ли построить успешную фармкомпанию на основе старых разработок, которые, например, осуществлялись еще в СССР, или на препаратах, которые десятилетия назад были «выброшены» крупными фармкомпаниями. Профессиональный ответ: «Надо разбираться в конкретных случаях, но это крайне маловероятно». Но внутренний голос добавляет: «Зачем?»

Однако Сол Барер ответил на подобный вопрос иначе. В 1992 году, когда Celgene боролась с кассовыми разрывами, компания приобрела глобальные права на разработку талидомида, давно и одиозно известного препарата. Этот иммуномодулятор был выведен на рынок еще в 1957 году небольшим немецким предприятием. Еще до запуска продаж талидомида некоторые сотрудники давали его своим беременным женам против бессонницы. У одного из работников родилась дочь без ушей — и это стало первым предупреждением, о котором компания умолчала, так как не связала эпизод с приемом препарата.

Масштабная трагедия случилась позже, когда талидомид вывели на рынки 46 стран мира и распространяли как препарат, в том числе против бессонницы и утренней тошноты во время беременности. Препарат оказался тератогенным, то есть вызывающим отклонения в эмбриональном развитии. Его применение при беременности приводило к некорректному формированию плода: рождались так называемые «талидомидные дети» с отсутствующими или неразвитыми конечностями — без рук и ног. В Европе и Канаде, по разным оценкам, более 10 000 детей родились с врожденными уродствами.

В США несчастья удалось избежать — надзорный орган FDA требовал все новых подтверждений безопасности препарата и не допускал его на рынок вплоть до момента, когда выяснились кошмарные побочные эффекты, и препарат был запрещен по всему миру. В ответ на эти трагические события и фактический провал саморегулирования отрасли в 1962 году Конгресс США принял революционные поправки в регулирование обращения на рынке препаратов, которые ввели в практику принципы доказательной медицины и сформировали основы надзора в современном виде. Нововведения обязывали фармкомпании доказывать не только безопасность, но и эффективность препаратов в рамках контролируемых клинических исследований.

Именно за разработку талидомида по новым показаниям взялся Сол Барер — спустя 30‎ лет после запрета этого лекарства по всему миру. Шансы успеха такого проекта были, на первый взгляд, невысоки — ужасающая история, ставшая нарицательной в обществе, отсутствие патентной защиты самой молекулы и чрезвычайно высокие препятствия для получения одобрения FDA. Решение выглядело достаточно отчаянным и сложно объяснимым.

Вопреки протестам талидомидных пациентских организаций, Сол Барер в течение нескольких лет находил финансирование на разработку талидомида и довел препарат до рынка в 1998 году. Затем с 2005 по 2014 год Celgene запустил серию улучшенных, более безопасных и эффективных молекул аналогов и производных талидомида, которые обеспечили ошеломительный успех компании.

Celgene сегодня: платиновые молекулы

Прогнозный объем продаж Celgene в 2018 году составит более $15 млрд. Основную долю продаж (88%) составляют четыре препарата — производные талидомида. Поскольку эти препараты являются малыми молекулами‎ с достаточно простым процессом химического синтеза, доля расходов на их производство в выручке всего 3-4%.

Источник: Celgene, оценка ATEM Capital

Цены на линейку препаратов Celgene постоянно растут. Так, цены на Ревлимид и Помалист росли последние 5 лет более чем на 10% ежегодно, и прямо в день объявления сделки BMS/Celgene компания вновь заявила о росте цен. В результате стоимость годового курса Ревлимида может достичь $200 000.

Учитывая тот факт, что Ревлимид был одобрен более 13 лет назад, понятно, что срок ключевых патентов уже истек. Компания находится в длительных тяжбах по своим препаратам. Дженерики Ревлимида должны были выйти на рынок уже многие годы назад, но Celgene виртуозно не допускает на рынок конкурентов, выстраивая законную, но постоянно оспариваемую юридическую защиту. Ситуация представляется неустойчивой и рискованной по мере усиления давления на цены со стороны политиков и общества.

Сам Сол Барер покинул Celgene в 2011 году и начал активно запускать биотехнологические стартапы. В том числе благодаря участию Барера компаниям удается эффективно привлекать инвестиции и выходить на биржу. Впрочем, участие Барера, разумеется, не является какой-либо гарантией успеха. Недавно три компании, где Барер был ключевым членом совета директоров, потерпели сокрушительные провалы в поздних фазах: в марте прошлого года Edge Therapeutics (NASDAQ: EDGE) потеряла более чем 90% стоимости, а на днях цены акций Aevi Genomic Medicine (NASDAQ: GNMX) и ContraFect (NASDAQ: CFRX) упали более чем на 70% после объявления результатов клинических исследований, которые не достигли статистически значимых результатов.

Среди наиболее ярких текущих проектов с участием Барера — Centrexion и NexImmune. Centrexion основана в 2013 году бывшим главой Pfizer и ведет разработки неопиоидных болеутоляющих препаратов, актуальных на фоне разгорающегося опиоидного кризиса в США. В ноябре Centrexion должна была разместиться на бирже и привлечь $75 млн для завершения последней фазы клинических исследований, но в последний момент отложила IPO из-за резко возросшей волатильности на рынке. Компания рассматривает сейчас различные варианты финансирования. NexImmune, совместный проект Барера с бывшим главой Medtronic, основана в прошлом году и ведет разработки в родной области Барера — иммуноонкологии. Проект пока находится на ранней стадии и вступает в клинические исследования в этом году.

Параллельно со стартапами Барер вернулся к активной роли в корпоративном мире в 2017 году, когда он был избран новым председателем совета директоров крупной израильской фармкомпании Teva Pharmaceuticals, где в тот момент проходила кардинальная смена стратегии и руководства.

Абраксан: синдром «изобретено не нами»

Практически единственным‎ важным препаратом Celgene на рынке, не являющимся производным от талидомида, является препарат Абраксан — это реформуляция молекулы паклитаксел (известной с начала 1970-х годов) со сниженными побочными эффектами против рака молочной железы, рака легких и поджелудочной железы. В 2018 году ожидается, что объем продаж Абраксана впервые превысит $1 млрд (порядка 6% продаж Celgene).

Celgene приобрел права на Абраксан в рамках покупки компании Abraxis BioSciences примерно за $3 млрд в 2010 году. Abraxis была основана ученым-предпринимателем Патриком Синьсяном и ученым Нилом Десаи. В результате сделки Синьсян стал самым богатым врачом-мультимиллиардером, а Нил — старшим вице-президентом Celgene.

Нил попытался разработать ряд препаратов на основе своей платформы внутри Celgene, но, по его словам, там сработал синдром «изобретено не нами» и его проекты пробуксовывали. В 2014 году он покинул Celgene и основал AADI, которая занялась реформуляцией рапамицина, известного иммунодепрессанта для трансплантологии, а также геропротектора, который в ряде экспериментов продлил жизнь модельным мышам на 60%. Мы писали об этом проекте раньше. Celgene стал ключевым инвестором и заключил опцион на выкуп компании. Мы встречались с Нилом на прошлой неделе. По его словам, сделка Celgene с BMS может внести корректировки и освободить его от эксклюзивности с Celgene, сделав AADI доступной для покупки другими игроками или для новых раундов инвестиций.

Партнер Нила Патрик Синьсян, миллиардер и бывший основной инвестор в Абраксан, занялся прорывными модальностями — клеточными терапиями по типу CAR-T, РНК-технологиями и т. д. — тоже совместно с Celgene. Сделка BMS/Celgene не помешала ему получить дополнительное финансирование от Celgene. В начале января компания Синьсяна NantCell объявила о новой инвестиции Celgene в размере $30 млн по оценке в $4 млрд. Таким образом, компания NantCell становится сегодня одной из самых дорогостоящих частных компании в секторе Life Sciences.

Судьба авторов успеха Celgene складывается вполне успешно, и никто не собирается почивать на лаврах. По их новым проектам идет постоянный поток новостей и открываются возможности для инвестиций. Большинство сохранили тесные отношения с Celgene. Можно ожидать новых больших успехов в деле разработки прорывных лекарств, излечивающих тяжелые заболевания, и многомиллиардных сделок.

Трансформация Celgene: консолидатор терапий будущего

Сегодня продажи Celgene на 90% — это печально знаменитый талидомид из 1960-х, его производные и аналоги, а также реформуляция паклитаксела из 1970-х. На конференц-звонке в связи со сделкой глава компании Bristol-Myers Squibb подчеркивал, что Celgene привлекателен не только и не столько Ревлимидом и своим текущим портфелем препаратов, сколько целым рядом новых терапий, которые должны выйти на рынок в 2019-2021 годах.

В последние годы компания Celgene стала одним из самых активных покупателей наиболее инновационных проектов в сфере Life Sciences. Поскольку мы регулярно советуемся с представителями компаний «Большой фармы» в отношении возможных инвестиций, мы часто обращались и к Джо Камардо, главному медицинскому директору Celgene, который входит в консультационный совет нашего фонда. По нашим наблюдениям, логика покупок компании сдвигалась в сторону наиболее прорывных технологий, которые потенциально могут излечить ранее безнадежные заболевания. Любые инкрементальные улучшения или «негорячие» технологии, несмотря на впечатляющие результаты, становятся неинтересными.

Одной из знаковых сделок последнего времени стала покупка Celgene компании Juno Therapeutics за $9 млрд в прошлом году. Juno была основана за 5 лет до сделки и разрабатывала клеточную иммунотерапию CAR-T по целому ряду онкологических показаний. «Горячая» технология CAR-T позволяет перепрограммировать иммунные Т-клетки пациента на атаку раковых клеток с помощью генной инженерии. В клинических исследованиях удавалось добиться годовой ремиссии более чем у 70% пациентов. Среди инвесторов были одни из лучших венчурных фондов США ARCH Venture Partners, Venrock, а также фонд Джеффа Безоса, основателя Amazon.com, Bezos Expeditions и специализированный биотехнологический фонд с участием «Роснано».

Также в прошлом году Celgene расширила партнерское соглашение с компанией Bluebird Bio (NASDAQ: BLUE), которая тоже занимается разработками в области CAR-T терапий, среди инвесторов ARCH Venture Partners, Third Rock и другие. Во время конференции JP Morgan Healthcare на прошлой неделе мы встречались с Альфредом Сланецем, бывшим главой BlueBird Bio. Он основал новый стартап Geneius, по его словам, — «третье поколение CAR-T». Сланецу удалось собрать многих участников успеха CAR-T терапий первого поколения, от ученых и производственных экспертов до руководителей. Предполагаемый проект может существенно упростить и удешевить производство CAR-T терапий, доведя их цену до недостижимых сегодня $50 000 с высокой маржинальностью. В настоящее время компания находится в процессе привлечения нового раунда инвестиций.

Именно ставка на прорывные технологии, такие как CAR-T, подогрела интерес к Celgene со стороны BMS. Ставка эта, безусловно, была спорной, как и многие другие решения в истории Celgene. Уже сейчас понятно, что первое поколение CAR-T имеет массу ограничений по сравнению с малыми молекулами: производство из собственных клеток пациентов масштабируется несопоставимо сложнее, чем простой химический синтез, стоимость CAR-T терапий крайне высокая (более $450 000 за процедуру), а маржинальность все равно существенно ниже. Кроме того, в настоящее время в разработке находится следующее поколение технологий CAR-T, которые решат многие из этих проблем.

Компания Celgene далеко не типичный представитель «Большой фармы», и не следует делать каких-либо обобщений на основе этой уникальной истории в отношении всего фармрынка. Напротив, ее история опровергает множество «общепринятых истин». Достаточно вероятно, что компания, выросшая за 30 лет из небольшого стартапа до крупной фармкомпании вокруг одной старой молекулы, выступающая сегодня наиболее активным консолидатором прорывных разработок, завершит свой независимый путь в этом году в рамках крупнейшей сделки в области фармбизнеса за десятилетие. Будем следить за развитием событий.

Источник: Forbes